Караи

215 лет тому назад, в 1817 году, в Феодосии родился самый известный художник Крыма, завоевавший мировую славу, — Иван Константинович Айвазовский. После обучения в Симферополе и Петербурге, после путешествий, художник всегда возвращался в родной город. В этом небольшом приморском городке (в конце ХIХ века здесь насчитывалось около 25 тысяч жителей), бок о бок жили крымские татары, крымские караимы, армяне… Жизненные пути И.К. Айвазовского и караев иногда пересекались. Широко известна открытка начала ХХ века с надписью «Караимский фонтан и дом, где родился Айвазовский», они располагались совсем рядом.

17 ноября 1876 года в письме к писателю, общественному и государственному деятелю Г.А. Эзову (1835–1905), художник пишет: «Вот из Италии приходится беспокоить Вас просьбой. Как ни совестно перед Вами, но зная этих личностей, не могу им отказать в просьбе.

Недавно г. попечителем Сольским представлены двое попечителей учебных заведений г. Дуван и Тонгур, оба они вместе с тем являются членами Совета женской гимназии. Они имеют оба медали, а теперь желали бы получить св.Станислава 3-й степени… Ежели они будут удостоены этой награды, то можно ожидать от них много материальной помощи от училища, так как оба они очень богаты».

Интересно, что письмо написано во Флоренции. То ли там встретились Айвазовский, Дуван и Тонгур, или Сольский, то ли сведения из любимого Крыма художник получал оперативно даже во время дальних поездок.

В этом письме речь идёт, вероятнее всего, об Эзре Дуване (1844 -1906) — почётном гражданине Евпатории, купце II гильдии, гласном Евпаторийского Земского Собрания (почти 40 лет) и Губернского Земского Собрания (1903-1906), члене уездного Врачебного совета. Как сказал протоиерей Павел Тихвинский, «не было ни одного просветительского и благотворительного учреждения, где бы он не был почётным членом, где бы он не приносил пользу». Э.И. Дуван состоял почётным мировым судьёй, почётным попечителем Евпаторийской мужской и председателем попечительского совета женской гимназий. Все эти должности не приносили материальных выгод, а требовали благотворительных взносов. Общая сумма его пожертвований на благотворительность составила около 150 тысяч рублей – солидная по тем временам сумма: на строительство мужской и женской гимназий, на Свято-Николаевский собор и на многое другое. В дальнейшем Евпатории им было завещано 25 тысяч рублей и два магазина, проценты и доход с которых должны были расходоваться на материальную помощь беднейшему населению города. Были оставлены пожертвования многим учреждениям и людям, мужской гимназии передана личная библиотека и выделено 8,5 тысяч рублей на стипендию в высшем учебном заведении для детей малосостоятельных граждан. Когда умер благотворитель, то панихиду о нём в знак особого уважения отслужили по караимскому, православному и мусульманскому обрядам.

Второй из двух личностей, которым не смог отказать Айвазовский – это, вероятно, евпаториец, потомственный почётный гражданин Вениамин Бабакаевич Тонгур (1831-1893) – предприниматель, владелец ряда предприятий и крупных соляных промыслов, благотворитель. Чаще всего его вспоминают из-за сельскохозяйственного аграрного колледжа в Прибрежном (бывшее Кара-Тобе) под Саками, открытого согласно завещанию Вениамина Бабакаевича. В последней воле его было сказано: «Желаю утвердить в г. Евпатории ремесленное училище под названием «Ремесленное училище Вениамина и Сарры Тонгур», для воспитания и образования каждого желающего бедного мальчика без различия вероисповедания ремеслам и наукам бесплатно, обязываю своих душеприказчиков выработать устав означенного училища с подчинением оного ведению подлежащего правительственного лица или ведомства, исходатайствовать пред Правительством утверждения того Устава и тогда подать администрации вновь учрежденного училища три тысячи рублей серебром на устройство и первоначальное обзаведение оного, затем предстать на хранение в Государственный Банк сорок тысяч рублей серебром, проценты с которых должны поступать в распоряжение администрации училища и на содержание училища и на текущие расходы оного». Курс обучения составлял 3 года, при училище был ещё однолетний дополнительный класс по вопросам общественной агрономии. Обучение было бесплатным. В первый класс принимались молодые люди всех сословий и вероисповеданий.

Сам много сделавший для нужд населения родной Феодосии, И. Айвазовский, видимо, горячо поддерживал благотворителей Крыма и радел о развитии этого благородного дела. Напомним, что благодаря Ивану Константиновичу, в Феодосии появился бесплатный фонтан, железная дорога, картинная галерея и многое другое.

В письмах упоминается ещё один известный крымский караим – Соломон Крым. В письме к Г.А. Эзову от 23 февраля 1897 читаем: «Письмо это передаст Вам наш общий уважаемый и любимый Соломон Самуилович Крым. Он уполномочен городом ходатайствовать в Петербурге по некоторым городским вопросам, в особенности по министерству финансов и внутренних дел…. Ваш благосклонный приём Крыма меня порадует. Он очень умный молодой человек (написано по-армянски)».

В этом же году 9 декабря Айвазовский пишет художественному критику, историку, общественному деятелю В.В. Стасову (1824-1906) из Феодосии: «Письмо это передаст Вам С.С. Крым, молодой наш феодосийский гражданин, всеми нами уважаемый и любимый. Он избранный всеми как будущей библиотеки попечитель и, устроив на свой счёт удобное помещение для библиотеки, едет в Питер».

Соломон Самойлович Крым (1864 -1936) по образованию был адвокатом и агрономом. Он состоял в различных сельскохозяйственных обществах, был попечителем Феодосийских мужской и женской гимназий, городской больницы, гласным Городской Думы, депутатом Государственной Думы, создателем Феодосийской пастеровской станции, основателем и директором первой общественной библиотеки в Феодосии, избирался почётным мировым судьёй Феодосии, делегатом съездов земских и городских деятелей в Москве, был от Таврической губернии депутатом I и IV Государственных Дум.

Имя С.С.Крыма неразрывно связано с историей создания Таврического университета в Симферополе: он был инициатором, организатором университета, постоянным членом и председателем Попечительского совета университета, внося собственные средства для его становления.

Открытие Таврического университета в Симферополе состоялось 14 октября 1918 г. Появление С.С.Крыма на кафедре для оглашения приветствия от имени Таврического губернского земства вызвало продолжительные аплодисменты поднявшихся со своих мест участников торжества.

В течение 5 месяцев 1918 – 1919 годов, в тяжёлое как для Крыма время С.С.Крым возглавлял Крымское краевое правительство (премьер-министр Крымской Республики).

С Айвазовским Соломона Самойловича связывали не только дела на благо Феодосии. С.С. Крым был соседом и душеприказчиком художника, составив завещание, благодаря которому картинная галерея великого мариниста стала собственностью города. Человеческие качества и юридические знания С.С. Крыма были таковы, что он был душеприказчиком и у известного винодела Л.С. Голицына.

С.С. Крым был женат на Вере Эгиз, дедушка которой по линии матери Тотеке Шебетай Хаджи жил в Феодосии. Часто у него гостил брат Веры – художник Борис (Бари, Барибай) Эгиз (1869-1946). Профессии Б. Эгиз учился в Одессе, Петербурге и Париже. После революции эмигрировал в Константинополь, а затем в Вильно. Его воспоминания о встречах с И.К. Айвазовским, опубликованные с комментариями в 2016 году О.Сторчай в журнале «Образотворче мистецтво» приводим ниже.

«Впервые я увидел Ивана Константиновича в Од[есском] Худ[ожественном] уч[илище].

Обойдя учеников и знакомясь с их работами, он каждому сказал ласковое слово поощрения, где [я] тогда обучался.

А в классе, где мы писали Nature morte (натюрморт), И.К. обратился к нам со словами: «Внимательнее наблюдайте рефлексы (свет, отражающийся от соседних предметов), происходящие от окружающей среды изображаемых Вами предметов. Рефлексируйте Вашу живопись, побольше рефлексируйте!».

Лишь значительное время спустя я мог понять всю ценность этого совета, так как в то время для меня ещё не были доступны ощущения тончайших нюансов от рефлексов.

Поиски и наблюдения рефлексов были тогда новым веянием в живописи, они исходили от художников Impressionist[ов] Pleine airist[ов] (импрессионистов) французов.

Удивительно, как этот большой мастер, убелённый сединой, считался с этим новым течением, ещё между тем как оно тогда ещё многими, даже большими художниками, не признавалось, а подчас и высмеивалось.

В следующий день И.К.снова посетил наше училище.

В большом зале со сценой были расставлены стулья рядами для членов совета Общ[ества] Из[ящных] Иск[усств] с профессором Н.П. Кондаковым во главе для преподавателей и для учащихся. На сцене стоял мольберт с 1 ½ метр[овым] холстом, на котором И.К. обещал написать картину на наших глазах и преподнесть её училищу.

С большим энтузиазмом готовились мы к этому редкому зрелищу и были словно наэлектризованы.

Встреченный нами громом аплодисментов, И.К. заявил, что будет изображать ночь на море при лунном освещении.

Как сейчас помню: он сначала наметил луну кружком и провёл линию горизонта.

Затем жидко с маслом записал все 4 угла холста тёмными тонами и стал постепенно приближаться к луне и блеску на морской зыби.

И.К. писал широкими массами, делая таким образом предварительную подготовку всей картины. После этого сухим флейцем (широкой, пушистой мягкой кистью), флейцуя, т.е. растушёвывая. И.К. стал придавать форму облакам, освещённым луной.

Закончив облака и луну, он ловкими взмахами кисти изобразил красивый блеск луны на море.

Затем И.К. отошёл от картины на некоторое расстояние, чтобы лучше судить об общем впечатлении.

Внеся некоторые дополнения и поправки, он подписался в нижнем правом углу картины. Всё это продолжалось часа 2-2 1/2.

Довольно часто я встречал И.К. в Феодосии, где нередко проводил лето.

Его картинная галерея представляла собой огромный зал с верхним светом и была сплошь увешана картинами только кисти И.К.

Я там стал копировать «Поход аргонавтов». Картина эта изображала момент приближения аргонавтов к берегам Колхиды. Рассветало; небо уже зарделось нужными оттенками восходящего солнца. Вдали голубели горы, на синем море была зыбь. Красиво украшенный корабль был заполнен аргонавтами в шлемах, с пиками и щитами в руках.

С небом и кораблём я скоро справился, но зыбь на море мне никак не давалась. «Молодой человек, — услышал я как-то раз голос за спиной, — небо и кораблю вышли у Вас отлично, а вот море не так надо писать. Дайте мне палитру».

За мной стоял приветливо улыбавшийся И.К. В течение нескольких минут, не смотря на свою картину, он ловко переписал зыбь на море и, вполне её закончив, сказал: «Ну вот, теперь продолжайте».

После его ухода, от пережитого волнения я в тот день уже более писать не мог.

В следующий день, сличая мою копию с оригиналом, я пришёл к заключению, что на большой картине море лучше написано. Поколебавшись немного, я, с юношеской горячностью и решительностью, дерзнул вновь переписать зыбь. Увы! У меня ничего хорошего не получилось, и я горько раскаивался, что поступил так опрометчиво. Конечно, гораздо благоразумнее было бы сохранить все те места, которых коснулась рука этого большого мастера.

Несколько дней спустя И.К., стоя на антресолях, соединявшихся с картинной галереей красивой дубовой лестницей, звал меня: «Молодой коллега, идите сюда, Вы мне сейчас очень нужны». Я был смущён таким его обращением ко мне и мигом взбежал наверх.

Ласково поздоровавшись со мной и взяв меня за талию, И.К. сказал: «Идём ко мне, мой дорогой, сегодня Вы дадите урок Айвазовскому!». Я полагал, что он шутит, и широко улыбнулся. Меня очень удивило, когда в его студии я на мольберте увидел вместо обычной марины неоконченный портрет дамы. Тут же в удобном, глубоком кресле сидела Гуса И., славившаяся в то время в Одессе своей красотой, которую И.К. изображал.

«Так вот, дорогой, прошу укажите ошибки на портрете, мне бы очень хотелось добиться хорошего сходства этой дивной красавицы, а оно мне пока, как видите, не даётся».

Слова эти меня очень смутили. «Что Вы, что Вы, глубокоуважаемый И.К., да как это можно, чтобы я, ещё заурядный школьник, осмелился делать Вам, такому знаменитому художнику и исключительному мастеру, свои жалкие указания! Нет, нет, это невозможно, увольте меня от этого!»

«Не скромничайте, молодой человек, я видел Ваши рисунки и, наконец, я ведь известный маринист, но портретов не пишу!»

Далее отнекиваться было бесполезно, так как И.К. стал задавать отдельные вопросы: «Как по-Вашему, правильно ли я расставил глаза? Не велик ли рот? Не бледен ли цвет лица» и т.д. Сначала очень нерешительно и робко отвечал я на его вопросы, а затем, войдя в свою роль, осмелел и порядком раскритиковал портрет. Как мне казалось, И.К. очень внимательно слушал, иногда переспрашивал и задавал новые вопросы.

В заключение он поблагодарил и пригласил меня и Гусу И. позавтракать у него.

Нас приветливо встретила миловидная брюнетка средних лет – его супруга.

В столовой повсюду в красивых вазах были расставлены цветы, а на стенах висели, небольших размеров, картины известных художников.

И.К. за столом очень оживлённо и образно рассказывал нам многое из пережитого им богатого прошлого.

Все эти впечатления опьянили меня, я был в прекрасном настроении и чувствовал себя словно именинником.

Года 3 спустя И.К. пригласил меня с моим дядей С.Ш.Х. (С. Шабетаевич Хаджи), у которого я часто гостил в Феодосии, к себе в своё имение Субаши (сейчас – часть с. Приветного). Там был большой незатейливый парк, в простоте своей очень красивый.

Перед террасой дома находился зацементированный пруд, в котором плавали корабли (~~разных эпох~~) приблизительно с 1 метр величиной каждый.

Прекрасно исполненные, со всеми парусами и снастями, это были точные копии с моделей, хранившихся в музее адмиралтейства в Петербурге.

И.К.нередко срисовывал их для своих картин. Всю неделю, проведённую нами у чрезвычайно любезных и гостеприимных хозяев, по ночам светила луна, парк освещался тем таинственным мерцающим лунным светом, который, как ни добиваются художники, ещё постигнуть не могут.

Зрелище было чудесное.

Частное бульканье воды в пруде от прыгавших в воду и на разные лады квакающих лягушек, мрачный хохот и выкрики ночных птиц и скрипучий визг медленно проезжавших невдалеке телег с несмазанными колёсами оживляли пейзаж звуками.

В этом же имении в сравнительно небольшой студии И.К. на мольбертах стояли 3 начатые им картины.

И.К. писал ежедневно по несколько часов. Я с восторгом наблюдал, как они со дня на день нарастали.

К концу недели все эти 3 картины были вполне закончены.

В это время И.К. было уже за 80 лет, но он выглядел гораздо моложе. И слава его была в своём зените.

Удивительно картинно и красочно рассказывал он нам о своих путешествиях и о своих встречах с выдающимися людьми того времени.

Таковы были мои первые встречи с И.К., которые никогда не изгладятся из моей памяти».

Документы для нас сохранили редкие крупицы информации о взаимодействии интереснейших людей своего времени. Людей, чья деятельность выходила далеко за пределы профессии. Тем ценнее для нас эти сведения, рисующие дополнительные штрихи к портретам не забытых имён крымчан.

А. Полканова.