Бывшiй Евпаторiйскiй Городской Голова и Предсѣдатель Земской Управы Семен Сергѣевич Дуван.
Публикуется по книге «Историко-культурное наследие крымских караимов» (редактор и составитель А.Ю. Полканова. Симферополь, 2016)
Комментарии А.К. Клементьева, А.Ю. Полкановой, С.В. Кропотова.
Предлагаемый вниманию читателей фрагмент воспоминаний С. Э. Дувана «Моя общественная деятельность» публикуется впервые и уже тем самым представляет несомненный интерес, притом, что интерес к жизни и деятельности самого С.Э. Дувана не угасал никогда.
Семён Эзрович (Сергеевич) Дуван (1870-1957) – Городской Голова Евпатории в 1906-1910 гг. и в 1915-1917 гг.; председатель Земской Управы в 1911-1915 гг. Бурное развитие Евпатории в начале ХХ в. неразрывно связано с именем С. Дувана. В то время Евпатория превращалась в первоклассный курорт европейского уровня. Резко возросли городские доходы, появились в городе первые санатории, пущен трамвай, построен театр, город украсили десятки красивейших зданий, часть которых до сих пор остается визитной карточкой Евпатории и многое, многое другое… В 1915 г. на Всероссийском съезде по улучшению лечебных местностей Евпатория была признана курортным районом общегосударственного значения. Большинство значимых перемен описываемого периода связан с именем С. Э. Дувана. По праву он считается лучшим Городским Головой за всю историю Евпатории.
Человек кипучей энергии, до самозабвения любивший родной город, обладавший харизмой, он умел организовать, а главное увлечь людей. Возможно, одна из основных заслуг С. Дувана состоит в том, что ему удалось сформировать в Евпатории сплочённую группу единомышленников, стремящихся к преобразованиям. В то же время он обладал властным, жестким характером, нередко не терпел возражений даже от своих близких и друзей. Противники упрекали его в деспотизме. Противников и даже врагов у С. Дувана было не мало, и они умело играли на дувановских недостатках. В силу указанных и ряда других причин, деятельность Городского Головы, внешне выглядевшая довольно успешной, складывалась отнюдь не просто. Были и интриги, и предательства, и откровенное непонимание, и упорное сопротивление реализации задуманного со стороны как представителей отдельных кругов Евпатории, так и за её пределами.
Эмиграция для таких людей, как С. Дуван – это не только трагических разрыв с Родиной, это ещё и потеря смысла существования, которое понимается как служение Отечеству. Для людей действия, к которым несомненно относился и С. Дуван, отсутствие возможности реализации своих замыслов переживалось крайне болезненно.
Во Франции С. Дуван был очень близок с представителями русской эмиграции, в среде которой уже с первых дней исхода начинается осмысление произошедшего с Россией в 1917-1920 гг. Многие видят истоки всего исключительно в деградации госаппарата, чиновничества, высокопоставленных военных, собственно, всех властных структур российского государства. Об этом же пишет в своих воспоминаниях и С. Дуван. Отсюда жесткая уничижительная критика крымских губернаторов, не всегда вполне справедливая. Не остались в стороне от дувановской критики и ряд занимавших общественные и государственные посты евпаторийцев. Чуть ли не главным её объектом становится не заслуживающий подобного отношения предшественник С. Дувана на посту Городского Головы граф Н.А. Мамуна. Она усугубляется не сложившимися отношениями между ними. Собственно, большинство тех, кого описывает, вспоминает С. Дуван, представлены в негативных тонах. Трудно сказать чего здесь больше – желания переложить вину за несбывшееся на окружающих, либо попыток скрыть какие-то свои недочеты или промахи на фоне процветающей коррупции, равнодушия, безделья, всеобщего падения нравов и пр., что, безусловно, имело место и в немалых масштабах.
Следует учесть то, что воспоминания писались С. Дуваном в 1954 г., за три года до кончины. В известной степени это итог прожитому, сделанному. Будучи человеком честолюбивым, он несколько преувеличивает свою роль в том или ином начинании, переоценивает свои заслуги. К тому же многое писалось по памяти, которая в 84 года уже могла подводить. С этим связаны искажения и неточности в освящении некоторых событий. Однако, пройдя очень непростой жизненный путь, С. Дуван в памяти евпаторийцев остается, прежде всего, созидателем. Сделанное им для города продолжает жить и вызывать чувство благодарности. Это главное. И поэтому воспоминания С.Э. Дувана, несмотря на все недочеты и критическую оценку окружающих, и порой нескромную самооценку, привлекают внимание как свидетельство эпохи и как субъективная, но всё же дающая многое для понимания, оценка личности Евпаторийского Городского Головы начала ХХ столетия.
Вмѣсто предисловiя.
Сознаюсь, что записки эти я пишу больше для себя.
Мнѣ дорого и прiятно в воспоминанiях пережить свое прошлое.
Немногiе, из живых еще и знавших меня современников, не без интереса, быть может, прочтут и подробности, которых мнѣ трудно избѣжать.
А остальные, – особенно молодежь, удѣлив моим записям немного вниманiя, найдут, все же, в них довольно яркое отраженiе цѣлой эпохи.
Бывшiй Евпаторiйскiй Городской Голова и Предсѣдатель Земской Управы Семен Сергѣевич Дуван.
Еще в ранней молодости, почувствовав непреодолимое влеченiе к общественной дѣятельности, я не пропускал ни одного засѣданiя Городской Думы, внимательно прислушиваясь к мудрым разглагольствованiям наших допотопных отцов города.
Увы, они меня совсѣм не удовлетворяли. Это был народ отсталый во всѣх отношенiях, и совершенно не знавшiй цѣны необычайным природным богатствам моей Родины.
Я вырос в Евпаторiи, старом татарском городишкѣ с населенiем в 3 – 4 тысячи человѣк[1], ютящемся подальше от морского берега в узеньких, кривых уличках и переулочках. Грязь в этих улицах была такая глубокая, что в ней буквально тонули лошади. У меня и понынѣ перед глазами сцена, которую я наблюдал еще будучи гимназистом. Для перехода с одного тротуарчика на другой бросали нѣсколько больших булыжников, по которым обыкновенно обыватели шагали, балансируя и рискуя шлепнуться в лужу.
Идет субтильная барышня. Дошла до середины улицы, стала на большой неустойчивый камень и вот-вот упадет. Дѣвочка растерялась – ни взад, ни вперед не двинуться. Проходящiй цыган, сжалившись над бѣдняжкой, засучивает выше колѣн штаны, добирается до нея, хватает ее в охапку и переносит на тротуар. Та же, вместо благодарности, набрасывается на своего спасителя: «Ах ты нахал! Как ты смѣл брать меня на руки?!» – «А что, баришна, не нравится, пайдом назад». – Не успѣла несчастная опомниться, как он схватывает ее и относит на тот же балансирующiй камень… Пришлось уже потом мнѣ разыграть кавалера и, с опасностью грязевой ванны для обоих – протянуть ей руку помощи.
Едва достигнув требуемаго законом возраста – 25 лѣт, я был избран гласным Думы. Молодой и неопытный, я прошел огромным большинством голосов, потому что кандидатура моя была горячо поддержана Городским Головой «графом» Мамуна. Он рѣшил, что в моем лицѣ встрѣтит покорнаго и молчаливаго сотрудника. Увы, он жестоко ошибся… Избирателями являлись главным образцом мѣстные греки – лодочники и мелкiе лавочники, почти безграмотные и едва владѣщiе русским языком.[2]
«Граф» же Мамуна[3], тоже грек, неизвѣстно каким путем прiобрѣтшiй графскiй титул, всей этой публикѣ страшно импонировал. А т.к. он, к тому же, всячески угождал им, то в теченiе пяти трехлѣтiй он был неизмѣнно избираем в Городскiе Головы. Интересы города у него были на послѣднем планѣ. Проси каждый, что хочешь. Получай подряды, не плати податей и т.д. и т.д.
Из тѣх же соображенiй и членами Управы на всѣ отвѣтетвенныя должности проводились исключительно греки.
Человѣк недалекiй и ни на что не способный, но хитрый, Мамуна очень дорожил своим покоем и теплым мѣстечком.[4]
К тому же я, как караим, входящий в состав гласных в числѣ шести моих единовѣрцев, мог на выборах привлечь ему их голоса.
Но, как сказано выше, он жестоко ошибся.
Вступив в исполненiе обязанностей гласнаго, я, со всѣм пылом молодости принялся разоблачать вредную дѣятельность Управы. Раздавала ли она в ущерб городским интересам подряды, потворствовала ли мясникам и булочникам, закрывала ли глаза на санитарныя нарушенiя, всюду я рѣзко высказывался против ея докладов.
Я же, пользуясь предоставленным законом каждому гласному правом оставаться в случаѣ несогласiя с рѣшенiем Думы при особом мнѣнiи, широко этим правом воспользовался. Не проходило почти ни одного засѣданiя без того, чтобы к отправляемому на утвержденiе губернатора журналу Думы, не было приложено особое мнѣнiе Дувана. Такой журнал передавался губернатором на заключенiе губернскаго по городским и земским дѣлам присутствiя. А это послѣднее, ознакомившись с указанными мною мотивами, систематически отмѣняло рѣшенiя Думы.
Благодаря этому Городской Голова и его присные меня возненавидѣли. Затѣм я постепенно стал входить в Думу и со своими предложенiями, которыя волею-неволей ею принимались.
Так, прежде всего, обратив вниманiе на отсутствие мостовых, я попросил Думу уполномочить меня и двух по моему указанiю гласных на поѣздку в С.-Петербург за наш личный счет для исходатайствованiя перед правительством об отпускѣ из полукопѣечнаго сбора необходимой на замощение города суммы.
С каждаго пуда зерна, вывозимаго из города, казна взымала по пол копѣйки. Деньги эти предназначались «на замощенiе подъѣздных к порту путей и передавались в распоряженiе города по разсмотрѣнiи его ходатайства о признанiи тѣх или иных улиц «подъѣздными». Само собою понятно, что понятiю этому можно было придавать самое широкое толкованiе, транспортируя зерно из амбаров к пристани по любой улицѣ.
А т.к. из богатаго Евпаторiйскаго уѣзда вызозилось ежегодно по нѣсколько миллiонов пудов разнаго зерна, то на счету его накопились в казнѣ большiя суммы. Никто однако, до меня не подумал о том, чтобы ходатайствовать об отпускѣ необходимых для благоустройства города средств.
Дума не могла, конечно, отказать в просимом полномочiи ѣдущим на свой счет гласным.
Поѣздка наша увѣнчалась блестящим успѣхом. В распоряженiе города было отпущено 300.000 рублей, на каковыя двѣ трети улиц были покрыты великолѣпными гранитными мостовыми. А позже, уже в должности члена Управы, я таким же способом домостил и остальныя улицы.
Слѣдущей заслугой моей в первое трехлѣтхе общественной службы явилось улучшенiе городского водоснабженiя. До этого Евпаторiя была лишена даже сносной питьевой воды и пользовалась горько-соленой подпочвенной водой, доставляемой татарами в деревянных бочках из загородных колодцев. Тут, по моему настоянiю Дума пригласила гидрогеолога профессора Головкинскаго[5], изысканiями коего у нас была обнаружена на глубине 65 саженой богатейшая артезiанская жила: пробуравили на площади первый артезiанскiй колодезь и отличная вода забила высокий фонтаном над поверхностью земли. Колодезь давал до 10.000 ведер воды в сутки. Второй колодезь вырыли в городском садикѣ, чахлая растительность коего сразу ожила. А впослѣдствiи, созданные моими же старанiями триста десятин городских дач, вырыв у себя артезiанскiе колодцы, превратились в сплошной фруктовый и декоративный сад. Но об этом рѣчь впереди.
К выборам на второе трехлѣтiе, я, обогатившiй город мостовыми и водой, прiобрел в населенiи большiя симпатiи и много новых голосов. Сторонниками моими явились главным образом татары, часть караимов, большинство русских, маленькая колонiя армян и немало греков, понявших, что моя безкорыстная дѣятельность идет на пользу всему городу[6].
Во главѣ новой избирательной кампанiи я не только сам был блестяще переизбран, но и провел в гласные много новых полезных граждан. По настоянiю Думы, я рѣшил тогда баллотироваться в члены Управы, не препятствуя и избранiю стараго Головы, в надеждѣ, что оцѣнив это, он не будет тормозить мои начинанiя. Но на этот раз уже мнѣ пришлось горько обмануться в своих ожиданiях. Мамуна не только остался по-прежнему безучастным к интересам города, но и проявил в отношенiи меня совершенно исключительное коварство и низость.
Он упросил меня провести в члены Управы и своего прiятеля – грека Пашурова, увѣряя, что это очень порядочный и умный человѣк, который явится для нас полезным сотрудником. В дѣйствительности же оказалось, что Пашуров простой кабатчик, непроходимо глупый, безграмотный и безчестный.
Оба мы были избраны в члены Управы, причем он получил даже одним голосом больше моего.
Губернатором нашим в это время был только что вступившiй в должность В.Ф. Трепов[7], человѣк исключительнаго благородства, чрезвычайно добросовѣстно относящiйся к своим обязанностям, вникавшiй во всѣ нужды подвѣдомственных ему городов и земств. Это был самый умный из семи губернаторов, с коими мнѣ пришлось имѣть дѣло в долговременную мою общественную работу.
Воспользовавшись тѣм, что новый губернатор не успѣл еще ознакомиться с мѣстными городскими дѣлами и составом общественных деятелей, наш Мамуна помчался к нему отстаивать утвержденiе ново-избраннного члена Управы Пашурова. Почтенный «граф» охарактеризовал меня перед Треповым, как человѣка малокультурнаго, лѣвых убѣжденiй и всегда дѣйствующаго во вред городским интересам. Одновременно горячо рекомендовав Пашурова, как безукоризненного во всѣх отношенiях человѣка, он просил утвердить только его одного. Когда же избирательный журнал был доложен членом губернскаго присутствiя Чихачевым губернатору, последнiй, разсказав о визитѣ Мамуны заявил, что считаясь с отзывом многолѣтняго городского Головы, он полагает правильным утвердить только Пашурова. Чихачев же, через руки котораго проходили наши думскiе журналы, видѣл во мнѣ энергичнаго, независимаго и полезнаго общественнаго работника. Он посовѣтовал поэтому Трепову, во избѣжанiе ошибочнаго шага, познакомиться со мною, прежде чѣм принять на вѣру отзывы «графа». В.Ф. Трепов, всегда корректный, попросил Чихачева предложить мнѣ, если бы я того пожелал, побывать у губернатора. Чихачев, с которым лично я даже не был знаком, освѣдомил меня через других обо всем происшедшем и настоятельно рекомендовал откровенно объясниться с Треповым.
Охотно откликнувшись на это предложенiе, и забрав находившiеся у меня копiи журналов с моими «особыми мнѣнiями», я отправился к губернатору. Извинившись, что вызвал меня, он попросил меня откровенно пояснить ему, чѣм вызывается столь рѣзкая неприязнь ко мнѣ со стороны неизмѣнно пользуящагося многолѣтним довѣрием населенiя Городского Головы.
На это я отвѣтил, что заранѣе прошу его не вѣрить ни одному моему слову, а только лишь ознакомившись с предъявляемыми ему офицiальными документами судить о том, почему Мамуна не взлюбил меня.
Я процитировал ему нѣсколько наиболѣе показательных примѣров разоблаченiя мною недобросовѣстных дѣйствiй Управы, подкрѣпив их ссылками на постановления губернскаго присутствiя, поддерживавшаго мои особыя мнѣнiя.
Внимательно меня выслушав и просмотрѣв журнал, В.Ф. Трепов весьма деликатно спрашивает меня, что же побуждает меня стремиться к занятiю должности члена Управы, матерiальный интерес или какiе либо иные мотивы.
– Нѣт, Ваше Превосходительство, отвечаю я, – я человѣк состоятельный и заранѣе имѣл в виду служить городу безвозмездно, но я люблю родной город, вижу, что природныя богатства его донынѣ Управою не оцѣнены, и чувствую, что могу быть в этой области немало полезным.
На этом бесѣда наша закончилась.
Ничего не сказав о своем рѣшенiи, В.Ф. Трепов только поблагодарил меня за визит к нему.
А на слѣдующiй день общiе с Чихачевым знакомые сообщили мнѣ, что я произвел на губернатора хорошее впечатлѣнiе,и он рѣшил теперь же вызвать и Пашурова, дабы лично ознакомившись с ним, проверить, насколько отзывы Мамуны о нас обоих соответствуют дѣйствительности.
Пашуров, вызванный губернатором, был на седьмом небѣ от оказываемой ему чести и помчался в Симферополь. Разговор его с Треповым длился не болѣе пяти минут, вполнѣ достаточных, чтобы послѣднему стало ясно, что перед ним безмозглый и наглый цѣловальник. В результатѣ чего губернатор сказал Чихачеву: «Я утверждаю Дувана для тѣх, кто оцѣнил его, а для Мамуны я утверждаю кабатчика…».
Прошло несколько дней, и Мамуна, получившiй уже увѣдомленiе о нашем утвержденiи, пригласил нас для принятiя присяги. Встрѣтив меня с распростертыми объятiями и горячо пожимая мои руки, он воскликнул: «Ну, поздравляю вас, дорогой Семен Сергѣевич, как я рад – рад и за вас и за себя, Я знаю, какого цѣннаго помощника я получаю в вашем лицѣ, и мы будем дружно работать»…
Мнѣ стало стыдно за старика. Какое лицемѣрiе, какое непревзойденное безстыдство! И я не выдержал.
– Полноте, Николай Андреевич, – отвѣтил я. – Я вѣдь знаю какого вы обо мнѣ мнѣнiя. Но, «кто старое помянет, тому глаз вон». Я готов забыть прошлое, прощаю ваши старанiя о том, чтобы меня не утверждали, и прошу только об одном: давайте будем работать действительно дружно и искренно.
Густо покраснѣв, Мамуна жалостливо запротестовал: «Что вы, что вы, помилуйте, Семен Сергѣевич, кто мог наговорить вам подобный вздор?»
– Мнѣ все разсказал губернатор.
– Как, он оказался на это способен? Как же это некрасиво!
– Но зато очень красиво ваше выступленiе перед ним и сегодняшняя встрѣча со мною…
На этом наш обмѣн любезностями закончился. Мы приступили к службѣ, мирно распредѣлив между собою обязанности по завѣдыванiю отдѣлами Управы. Я взял на себя работу по благоустройству города, по развитiю курорта, санитарной части и народному образованiю. Пашурова посадили казначеем. В вѣдѣнiи же городского Головы номинально числились остальные отдѣлы.
Это распредѣленiе подлежало утвержденiю Думы, на первом заседанiи коей предстояло еще избранiе заступающаго мѣсто Городского Головы. Таковым по закону являлся член Управы, получившiй при выборах наибольшее число голосов, и только в случае отказа его, Дума могла предоставить эту должность второму члену. Всем казалось естественным, что роль эта предназначена мнѣ, да и сам Пашуров еще до заседания Думы скромно заявил мнѣ и другим, что, конечно, меня он считает болѣе подходящим для роли заступающаго мѣсто Городского Головы.
Ведь заступающiй, в случаѣ отсутствiя или болѣзни Городского Головы, замѣняет его во всем; предсѣдательствует на засѣданiях Думы и Управы, созывает разныя комиссiи и т.д. и т.д. Словом, выполняет всѣ оффицiальныя функцiи главнаго представителя города. Пашуров и на засѣданiи Думы чистосердечно заявил, что он не считает себя способным к выполненiю столь отвѣтственной роли. Но его друзья во главѣ с Мамуной стали настойчиво убѣждать его не отказываться. Пашуров продолжал упорствовать. Но когда один из гласных воскликнул: «Господа, зачем насиловать разумную волю человека? Иван Михайлович /Пашуров/ отказывается и мы должны просить С.С. Дувана», – Пашуров вскакивает и заявляет: «А нѣт, я понимаю, что значит «разумная воля» /это выраженiе показалось ему очень оскорбительным/, нѣт, нѣт, я не отказываюсь».
Таким образом Пашуров стал замѣстителем «графа» Мамуны и во всѣх случаях замѣстительства подписывался так: за.м.гар. Галави И.М. Пашуров.
Это означало «заступающiй мѣсто городского Головы».
[1] В 1897 году, когда С. Дуван впервые состоял гласным городской думы, число жителей достигло 17915 чел. (Россия. Энциклопедический словарь Ф. Брокгауза и И. Ефрона. – СПб., 1898. – С. 199)
[2] В начале ХХ в. греческая община в Евпатории начитывала более 500 человек. Греки внесли заметный вклад в развитие городского хозяйства и культуры города. Достаточно вспомнить, помимо Н.А. Мамуны, имена художников Г.Х. Боядчиева (1861-1944) и Н.П. Химоны (1865-1929), председателя греческой общины купца Ф.И. Василькиоти (? – 1918), убитого во время «красного десанта» в январе 1918 г., строителя А. Пасхалиди (? – 1915) и многих других. Среди друзей и единомышленников С. Дувана было немало греков. Не случайно его награждение в 1912 г. серебряным крестом Греческого королевского ордена Святого Спасителя за содействие в строительстве греческой Свято-Ильинской церкви в Евпатории.
[3] Граф Николай Андреевич Мамуна (1844-1916) – городской голова Евпатории (1886 – 1906). Его предки были возведены в графское достоинство ещё будучи гражданами Венецианской республики, которой до XIX в. принадлежали Ионические острова. После образования в 1802 г. Ионической республики, перешли в 1805 г. на русскую службу.
[4] В «Справочной книге о городе Евпатории» В.Г. Пьянкова за 1897 г. отмечается: «За время пребывания евпаторийским Городским Головой графа Н.А. Мамуны город значительно преобразился: из полуазиатского сделался европейским; много строится домов с архитектурными украшениями; несколько главных улиц замощены; три новых городских пристани устроено; открыт новый базар в конце Александровской улицы» (С. 29). При Н. А. Мамуне в 1893 г. вводится должность городского архитектора; в середине 1890-х гг. составляется первый план застройки Евпатории; строятся здания мужской (1896) и женской (1902) гимназий, возводится Свято-Николаевский собор (1899), реставрируется Ханская мечеть (1896) и т.д. Вклад Н.А. Мамуны в развитие экономики, культуры и градостроительства Евпатории, несомненно, значителен. Оценка его деятельности и личных качеств, данная С. Дуваном субъективна.
[5] Николай Алексеевич Головкинский (1834 – 1897) – главный гидрогеолог Таврической земской управы; по его предложению создали первую в России артезианскую скважину в Саках.
[6]Характерно, что в числе своих сторонников С. Дуван упоминает только часть караимов. Действительно, в караимской среде фигура С. Дувана воспринималась неоднозначно. Среди его недоброжелателей было немало караимов и, особенно, в числе караимского духовенства. Довольно критическая оценка ему дается в словаре Б.С. Ельяшевича (Ельяшевич Б. Караимы. Караимский биографический словарь. – М.:РАН, 1993. С.45-47).
[7] Владимир Федорович Трепов (1863 – 1918) – русский государственный деятель, Таврический губернатор (1902 – 1905).
Караи 
One thought on “Моя общественная дѣятельность. Часть 1.”