Бывшiй Евпаторiйскiй Городской Голова и Предсѣдатель Земской Управы Семен Сергѣевич Дуван.
Публикуется по книге «Историко-культурное наследие крымских караимов» (редактор и составитель А.Ю. Полканова. Симферополь, 2016)
Комментарии А.К. Клементьева, А.Ю. Полкановой, С.В. Кропотова.
Часть 3 здесь.
До описанiя моей дѣятельности на поприщѣ Городского Головы я считаю священным долгом своим посвятить нѣсколько строк, незабвенной памяти, доктору Борису Ильичу Казасу[1], одному из выдающихся евпаторiйцев моей эпохи, пользовавшемуся до самой кончины своей необычайным уваженiем и любовью всѣх его знавших.
Это был поистинѣ святой человѣк. Отец его Илья Ильич Казас, крупный ученый, в совершенствѣ владѣвшiй двѣнадцатью языками, был человѣком кристальной душевной чистоты и воспитал в таком же духѣ пятеро сыновей, из коих трое получили медицинское образованiе. Младшiй из них, доктор Михаил Ильич Казас, здравствует и подвизается в Евпаторiи и понынѣ.
Борис Ильич начал врачебную карьеру свою на Юзовском[2] металлургическом заводѣ под Харьковом. Уже тогда он проявил себя исключительно самоотверженным врачом и человѣком, о чем среди многочисленных случаев я приведу здѣсь два характерных эпизода. Первый произошел на заводе, когда неосторожному рабочему приводным ремнем оторвало кусочек носа. Тотчас же рѣшив насадить на рану живую кожу, Борис Ильич обнажил свою руку, и вырѣзав из нея необходимый лоскуток, заштопал нос раненаго. Другой случай еще разительнѣе: его, как ближайшаго врача вызвали ночью в сосѣднюю деревню к дифтеритному ребенку. Дифтеритной сыворотки тогда еще не было и в поминѣ. И вот, спасая задыхающагося малютку, Борис Ильич дѣлает ему трахеотомiю /надрѣз на горле/, высасывает весь гной и сам заражается дифтеритом…
Он основательно изучил не только хирургiю, внутреннiя и женскiя болѣзни, но и глазныя болѣзни. Мнѣ как-то пришлось быть свидѣтелем чрезвычайно трогательной сцены. Мы отправились с Борисом Ильичем в евпаторiйскую турецкую баню. Такiя бани устроены из мрамора, с мраморным сводом, таким же полом и сидѣнiями, сидя на которых голые люди предоставляют себя в распоряженiе банщика татарина, обмывающаго их намыленной в горячей водѣ жесткой щеткой. Едва успѣли мы занять свои мѣста, как к доктору подползает старик-татарин, обнимает и покрывает поцѣлуями его ноги. Бѣдный Борис Ильич страшно смущен, а старик, на мой вопрос чѣм вызваны его поцѣлуи, отвѣчает мнѣ: «Я 25 лѣт был слѣпым, а благодаря этому человѣку я прозрѣл»… Оказалось, что Борис Ильич, искусно вырѣзав два застарѣлых катаракта, вернул ему зрѣнiе…
Его Евпаторiйская практика полна сотнями подобных случаев. Там он искусным вмѣшательством при тяжелых родах, спасает роженицу и ребенка. Тут артистической трепанацiей черепа возвращает жизнь умиравшему от воспаленiя мозга. В других мѣстах настойчивым леченiем с ночными дежурствами при больных спасает одних больных, а в иных случаях своевременным вливанiем соляного раствора спасает потерявшего массу крови больного. Очень часто простым внушенiем и бодрящим ласковым словом воскрешает впавшаго в отчаянiе страдальца и т.д. и т.д. без конца.
Борис Ильич был очень красив и особенное впечатлѣнiе производили его добрые, карiе глаза. Всѣ, кому пришлось испытать его искусство и доброту, его буквально боготворили. Этот человѣк не признавал усталости. Никогда, в любой час дня и ночи с его стороны не было отказа на призыв к больному, будь он богат или бѣден. Его безкорыстiе и доброта были безпредѣльны. Очень часто он снабжал нуждающихся больных и лѣкарствами, и деньгами. Ему никогда не удавалось поспать больше 4-х – 5-ти часов в сутки. Правда, крайнее утомленiе все же давало себя знать, и он нерѣдко засыпал на 5-10 минут, поставив больному термометр. О его засыпанiи у больных ходили цѣлые анекдоты. Но один случай был дѣйствительно анекдотичен. Одна богатая старуха, страдавшая бзсонницей, вызвала к себѣ знаменитаго тогда гипнотизера Фельдмана[3], но боясь оставаться одной при усыпленiи, попросила Бориса Ильича присутствовать при сеансах гипнотизера. Что же из этого получилось? Пацiентка не поддавалась усыпляющим сеансам Фельдмана, но ассистировавшiй при этом Д-р Казас заснул глубоким сном. Когда же, дав ему выспаться, его разбудили, то старуха сказала: «Ну я так рада, что Борис Ильич хоть раз хорошо выспался за мой счет».
Он был до крайности щепетилен в исполненiи любых принятых на себя обязательств.
Зная эту черту его, я рѣшил провести его в гласные Думы. Этим я хотѣл, с одной стороны, ввести в состав гласных умнаго человѣка, а с другой, лелѣял в душѣ мысль дать ему таким путем час-другой отдыха от больных. Но когда во время предвыборных собранiй моих сторонников я выставил его кандидатуру, то на меня всѣ замахали руками: «Нѣт, нѣт, что Вы, помилуйте, да он ни на одно засѣданiе не придет…».
– А все-таки мы будем его баллотировать, – ответил я.
– Напрасно, Семен Сергѣевич, мы его все равно забаллотируем…
– Ну что же, попробуем…
Когда же на выборах подсчитали количество полученных доктором Казасом избирательных шаров, то оказалось, что он прошел первым, получив из 570-ти шаров всего пять неизбирательных черных. А на мой вопрос: «Почему же Вы набросали столько бѣлых шаров?», лица, грозившiе забаллотировать его, то один, то другой наперерыв заявили мнѣ: «Да как же я могу бросить Борису Ильичу черный шар, мнѣ он спас жизнь, у меня вылѣчил ребенка, а у мня отца» и т.д. и т.д. Я это отлично предвидѣл. Не ошибся я и в разсчетѣ на аккуратность посѣщенiя Борисом Ильичем думских засѣданiй. Он не пропустил ни одного из них, всегда принимая дѣятельнѣйшее участiе в рѣшенiи обсуждаемых вопросов.
Он был моим закадычным другом и горячим поклонником моей общественной дѣятельности. Нужно ли говорить, что и я любил его всей душой и безмѣрно уважал. Ему же я обязан моим здоровьем и здоровьем моей семьи. Пользуясь дружескими отношенiями нашими я, иногда притворившись больным, просил его подежурить ночь возлѣ меня, имѣя в виду дать ему возможность хорошо поспать. Это был рѣдчайшiй друг, не стѣснявшiйся указывать мнѣ мои ошибки и недостатки. Он страшно дорожил моей репутацией. А так как у меня, как у всякаго общественнаго деятеля, было не мало врагов чернивших меня, то он вездѣ, в качествѣ врача бывавшiй, нерѣдко слышал всякiе навѣты на меня. В таких случаях он тотчас мчался ко мнѣ с вопросом правда ли то, что он обо мнѣ слышал. Получив же мои основательныя опроверженiя он восклицал: «Ну я же этим подлецам покажу!». Это был друг всегда готовый пожертвовать за меня своей жизнью. Это он доказал, между прочим, заслонив меня своей грудью, когда на одном революцiонном митингѣ распропагандированные и озвѣрѣлые солдаты бросились на меня с цѣлью меня убить. Впрочем, это был человѣк не от мiра сего, не задумывавшiйся пожертвовать жизнью не только ради друга, но ради любого ближняго своего. И такого человѣка большевики нѣсколько раз арестовывали и как контрреволюционера вели на разстрѣл. И каждый раз только коллективное вмешательство толпы рабочих, глубоко его чтивших, спасало его от вѣрной гибели. Он состоял главным врачом 3емско-Городской больницы, когда я под угрозой большевиков рѣшил скрыться. Я умолял Бориса Ильича бѣжать вмѣсте со мной, но он категорически от этого отказался, заявив мнѣ, что он ни за что не бросит сотни находящихся на его попеченiи больных. Впоследствiи он сумел заслужить уваженiе даже большевиков.
Он скончался 65 лѣт от роду в 1921 году от сыпного тифа. Большевистскiя власти сдѣлали тогда всевозможное для его спасенiя: выписали знаменитых профѣссоров, окружили замѣчательным уходом и даже запретили проѣзд до улицѣ гдѣ он лежал. Но переутомленное сердце сыпняка не выдержало.
Мнѣ разсказали обо всем этом бѣжавшiе оттуда очевидцы. Они разсказывали, что большевики устроили доктору Казасу необычайно пышные похороны, и что весь город с плачем провожал гроб его к мѣсту послѣдняго упокоенiя.
Свѣтлая память о дорогом Борисѣ Ильиче сохранится в моем сердцѣ до самой моей смерти.
Впервые я был избран городским Головою в 1905-м году. Одновременно со мной баллотировавшiйся Мамуна получил одинаковое со мной количество избирательных шаров. Благодаря этому только от губернатора зависѣло утвержденiе одного из нас.
Губернатором тогда был Новицкiй, бывшiй прокурор Окружного Суда… Но не дождавшись его решенiя, я вынужден был спѣшно выѣхать за границу к тяжко больному отцу. Через недѣлю я получил в Вѣнѣ телеграмму моих единомышленников, извѣщавших, что губернатор остановил свой выбор на мнѣ. Оказалось, как я позже узнал, что многiе из симферопольских поклонников моей общественной дѣятельности настоятельно рекомендовали Новицкому предпочесть меня Мамунѣ.
Это происходило, как я сказал выше, в 1905 году, когда вспыхнула первая революцiя и безпорядки охватили всю Россiю. В частности в Евпаторiи подожгли и разграбили нашу паровую мельницу, как потом выяснилось, при благосклонном участiи исправника Михайли.
Он не только палец о палец не ударил для прекращения открытаго грабежа муки, но выстроив тут же против мельницы свой отряд городовых, преспокойно наблюдал пожар мельницы, воспользовавшись коим грабители буквально возами забирали находившiеся в большом запасѣ мѣшки с мукой, а кто не имѣл телѣги, уносил эти мѣшки на глазах полицiи просто на спинѣ.
Эта картина видимо так поразила одного гимназистика, что он тут же набросал карандашом горящую мельницу, стоявших против нея полицейских, и группу грабителей, тащивших на возах и на спинах муку.
Позже, по возвращенiи моем из-за границы, гимназистик этот преподнес мнѣ сделанный им с натуры набросок.
Такова была первая месть Михайли за привлеченiе мною его к отвѣтственности за клевету и осужденiе его. Не ограничившись этим, он в послѣдствiи отомстил мнѣ еще подлѣе, но об этом я разскажу дальше…
Вернувшись в началѣ iюня из своей поѣздки я застал в городѣ полный хаос. Не успѣл я водвориться в качествѣ городского Головы, как ко мнѣ в Управу нагрянула делегацiя полевых рабочих от нѣскольких сот их сотоварищей, расположившихся лагерем на городской привозной площади. Распропагандированные революцiонными «товарищами» они отказывались идти на работу, а т.к. хлѣба уже созрѣли и необходимо было немедленно заняться их съемкой, то сельскiе хозяева тщетно пытались законтрактовать тунеядствующих рабочих. В отвѣт на обращенiе нанимателей они, лежа на брюхѣ, поднимали ногу с лапотью, на которой мѣлом было написано: 5 рублей в день. И это в то время, когда красная цѣна за уборку хлѣба была 50-60 копѣек за день, при чем разумѣется были многiе часы отдыха и обильная ѣда /мясные борщи, каша, дыни, арбузы и т.д./ за счет хозяина. Эти-то господа делегировали ко мнѣ своих товарищей с требованiем, чтобы Управа даром их кормила.
Я ответил делегатам, что сам сейчас отправлюсь к рабочим поговорить. Прибыв на площадь и взобравшись на камень, чтобы меня лучше слышали, я обратился к ним с рѣчью. Я энергично заявил им, что город не станет и не в состоянiи кормить сотни лѣнтяев, что они обязаны немедленно отправляться на сбор хлѣбов, или покинуть город, что никаких угроз и безпорядков я не боюсь. Я напомнил им, что лица, поджегшiе и разграбившiе нашу мельницу, повредили только бѣднѣйшему населенiю, вынужденному за отсутствiем дешевой муки переплачивать наживающимся на чужой счет спекулянтам. Я предложил им приступить не позже слѣдующаго дня к работѣ, или отправляться восвояси. В противном случаѣ, заявил я, губернатор пришлет отряд конных казаков, которые выдворят их силой. В заключенiе я обѣщал им, что на один день пришлю им продовольствiе. Если же они моему требованiю не подчинятся, то пусть пеняют на себя. Тут какой-то местный портняжный подмастерье пытался возражать мнѣ от имени рабочих, но я сразу осадил его, сказав, что он ничего общаго с полевыми рабочими не имѣет, и слушать его я не желаю.
Присутствовавшiй при этом исправник Михайли, ничего со своей стороны для возстановленiя порядка не предпринимая, слушал мое обращенiе к рабочим и только иронически ухмылялся. Однако выступленiе мое увенчалось полным успѣхом.
Я на слѣдующiй день, согласно своему обѣщанiю, отправил рабочим продовольствiе, а еще на слѣдущiй, они всѣ поголовно пошли на уборку хлѣба.
Завершив таким образом свой дебют на новом поприщѣ, я приступил к подготовкѣ перваго собранiя Думы. Я рѣщил с перваго же ея засѣданiя войти с цѣлым рядом серьезнѣйших предложенiй.
Составив и отпечатав брошюрку с моими проэктами, я разослал ее гласным для предварительнаго ознакомленiя. Брошюрка представляла собою краткiй конспект мѣропрiятiй, клонящихся к развитiю города как курорта, и улучшенiю его благоустройства. Предполагалось осуществить их отчасти путем городского займа, главным же образом распродажей новых городских участков. Тут имѣлись ввиду покупка казеннаго участка, постройка театра, насажденiе новых скверов, устройство электрическаго освещенiя и т.д. и т.д.
Проэкты мои, став общеизвестными, возбудили в городѣ много толков. Многiе сочувствовали, иныя относились к ним скептически, а противники мои рвали и метали, называя их пустыми бреднями. Особенно свирѣпствовал нѣкiй присяжный повѣренный Тришкан[4]. Это был совершенно особенный тип, не смотря на два университетских диплома /он окончил юридическiй и математическiй факультеты/, умом далеко не блиставшiй.
Он хотѣл добиться отрицательнаго рѣшенiя Думы, заранѣе публично раскритиковав мои проэкты. С этой цѣлью он устроил большое собранiе в клубном залѣ, зазвав туда городских гласных и массу избирателей.
Взобравшись с моей брошюркой в руках на кафедру, он стал потрошить по косточкам каждое слово ея, не оставляя камня на камнѣ ни от одного предложенiя. Однѣ из них он называл бредом сумашедшаго, другiя совершенно безграмотными, третьи безчестными и клонящими город к банкротству и т.д. и т.д. А под конец своего выступленiя так остервенѣл, что заорав не своим голосом, соскочил с кафедры и, разорвав брошюрку в клочья, бросил их на пол и стал топтать их и плеваться. Публика в огромном большинствѣ возмущалась поступком психопата, а один из остроумных гласных, татарин Аджи-Халиль, на всю залу воскликнул: «Улян! /ай да молодец/». Я думал он два факультета кончил, а оказывается не он их кончил, а факультеты его кончили.
Но изступленная выходка Тришкана ничего, конечно, в ходѣ событий не измѣнила и первое же засѣданiе Думы под моим предсѣдательством прошло блестяще.
Не смотря на оппозцiю его друзей, всѣ предложения мои были приняты единогласно, и я получил самыя широкiя полномочiя на проведенiе в жизнь моих проэктов. Переполнившая зал публика встрѣтила аплодисментами как мое появленiе на предсѣдательском мѣстѣ, так и в особенности рѣшнiя Думы, одобрившей мои предложенiя. Важнѣйшее из них, как я уже упоминал, заключалось в прiобрѣтенiи казеннаго участка. Участок этот площадью в десять десятин находился между старым городом и дачным раiоном. Очень давно здѣсь было принадлежавшее казнѣ соленое озеро, и назвазванiе это – «казенное соляное озеро» так за ним и сохранилось. Озеро, находившееся у морского пляжа, давно высохло, и теперь мѣсто это представляло собою котловину для свалки мусора. Я проэктировал покупку этих десяти десятин с цѣлью, выровняв, разбив на участки и распродав их, построить на вырученныя деньги театр и насадить вокруг него большой сквер. Однако Главное Управленiе Земледѣлiя и землеустройства, за которым числилась эта котловина, и в особенности мѣстный представитель его агроном Золотилов, продолжили упорно именовать ее соляным озером и сообразно этому высоко расцѣнивать. Об уступкѣ городу злополучнаго участка необходимо было ходатайствовать в С.Петербургѣ. Снабженный полномочiем Думы уплатить за него до сорока тысяч рублей я туда и помчался. Вот когда понадобилась энергiя, изворотливость и настойчивость. За всю мою карьеру я так не потрудился, как в данном случаѣ. Эпопея эта настолько занимательна, что стоит подробно ее описать.
[1] Б.И. Казас (1861–1922) – врач, доктор медицины, общественный деятель, незаурядный талантливый человек. С 1897 г. постоянно жил в Евпатории. Работал заведующим земской больницы и, одновременно, старшим врачом Мойнакской грязелечебницы. Исключительно высокие качества Б. Казаса как гуманиста и врача, обладавшего универсальными знаниями в областях теоретической и практической медицины, сделали его одним из наиболее известных и любимых людей в Евпатории. Неоднократно избирался гласным Городской Думы. Почётный председатель Евпаторийской научно-медицинской ассоциации и многих других научных и общественных организаций. Участник XII съезда русских естествоиспытателей и врачей. Умер во время борьбы с эпидемией тифа в Евпатории 26 июня 1922 г. (у С. Дувана ошибочно указан 1921 г.).
[2] Юзовка (ныне Донецк) в описываемый период – поселок с численностью около 35 тыс. чел. Автор ошибочно помещает ее рядом с Харьковом, до которого около 300 км.
[3] Осип Ильич Фельдман (1863 – 1912) – российский гипнотизёр, пионер отечественной психотерапии, прототип персонажа пьесы Л. Н. Толстого «Плоды просвещения» Гросмана.
[4] Ю.Ю. Тришкан (1862–1925) – юрист. Родился в Евпатории. Эмигрировал в 1920 г. в Болгарию. Б.С.Ельяшевич считал его крупным общественным деятелем Евпатории, пользовавшимся всеобщим уважением в городе.
Все части здесь.
Караи 