В Париже в 1900 году. Воспоминания русского студента. Часть IV.

Часть I здесь.

Часть III здесь.

Доктор медицины Я. И. Кефели

IV. Всемирная выставка 1900 года

Выставка 1900 года занимала приблизительно то же пространство и те же площади и улицы, которые занимала выставка 1937 года. Местом её были Марсово поле и Трокадеро. Я уже не помню всех тонкостей, но некоторые вещи, виденные мною на выставке, сохранились у меня в памяти навсегда.

Улица наций

Когда на утро после нашего приезда, стремясь к башне Эйфеля, мы вышли на Марсово поле, то попали в самый центр нынешней всемирной выставки. От Сены вглубь, по направлению на Эколь Миллитер по обе стороны стояли роскошные дворцы наций мира, построенные каждой нацией в своём национальном стиле. Среди них был и русский дворец в русском стиле. Внутри русского дома были представлены экспонаты кустарей. Всё было полно и красиво показано. Особенно мне понравился изящный итальянский павильон. По-моему он был самым красивым. Тоскливо с высокими острыми нишами выглядел и дворец стран Скандинавии.

На выставке были павильон Республики буров. Англия тогда воевала с ними. Во Франции того времени англичан недолюбливали, бурам тогда сочувствовал весь мир, поэтому павильоны Трансвааля и Республики Оранжевой усиленно посещала публика. Помню его красную нишу и портрет их знаменитого президента Поля Крюгера[1], имя которого передавалось бороде его покроя.

Водяной дворец

Красивая площадь-улица, обрамлённая дворцами, заканчивалась замечательной группой фонтанов, носивших, кажется, название Шато д-О.

Водяной дворец фасадом был обращён к Эйфелевой башне, а спиною к Эколь Милитер и стоял там, где теперь памятник маршалу Жофру.

Самым замечательным в этой группе водяных чудес был искусственный водопад, извергавшийся как бы из пасти какого-то гигантского животного в расположенное внизу небольшое озеро. На поверхности этого озера около 20-30 метров в диаметре, с берегами причудливой формы, торчали морды различных морских чудовищ, извергавших, как бы навстречу водопаду высокие дугообразные струи воды, переплетавшиеся между собой в различных направлениях. Берега этого крупного бассейна были разукрашены декоративной растительностью, из-за листьев и цветов которой, красивыми фигурками крылатых деток-херувимчиков, из шлангов, которые они держали в руках, со смехом и улыбкой шли струями в морды чудовищ. Всё время в этой водяной группе поражало цветное, меняющееся освещение группы электрическими лампочками разных цветов. Бесконечные струи воды играли всеми цветами радуги даже днём и, особенно, эффектна эта картина была ночью.

Дворец вод с его радужным водопадом и радужной водяной битвой ангелов с чудовищами моря, венчал собой обе аллеи своего рода Лиги Наций, которая собралась лишь через двадцать лет в Швейцарии после первой великой войны и так скоро, как сказочный водяной дворец, исчезла может быть надолго, если не навсегда.

«Гранд э Пти палэ»

Выставка 1900 года, как и последующие всемирные выставки в Париже, широко раскинулась по обоим берегам Сены. На правом берегу её были воздвигнуты, и ныне существующие два дворца Гран и Пти палэ[2], которые были построены специально для этой выставки. Они должны были стать гвоздём выставки 1900 года и навсегда остаться памятью о ней. Но всё же, и в 1900 году Эйфелева башня оставалась гвоздём выставки, как она остаётся гвоздём Франции и до сегодня, нигде и никем не превзойдённая, если не по своей высоте, то по своей своеобразной красоте. В большом дворце помещены были картины различных художников мира, но в таком необозримом количестве, что не было никакой возможности их рассмотреть: на это потребовалось бы несколько недель времени. Мы задались целью во что бы то ни стало обойти эти бесконечные галереи. Так как, обходя залы, приходилось поднимать немного голову, чтобы видеть верхние ряды картин, у нас скоро заболели шеи от напряжённости. Богатых людей возили на особых креолах, подталкиваемых сзади возницей. Эти, важно сидевшие в подвижных креслах «буржуи» откидывали свои седеющие головы на подушку своего кресла и не страдали как мы с Кадькой.

Под куполом большого дворца было расставлено среди цветов огромное количество статуй и барельефов. В Малом зале так же были экспонируемые художественные произведения, но иного жанра.

Демонстрация Люмвера

В большом дворце был большой зал, где происходили заседания целого ряда всемирных конгрессов, сопровождавших всемирных конгрессов, сопроводивших всемирную выставку 1900 года.

В этом же зале нам удалось как-то видеть демонстрацию самого Люмвера[3], изобретателя синема или как тогда называли «иллюзион». С потолка был спущен большой матерчатый экран. Огни в зале были погашены, а между тем, на экране появилась огромная, в два метра голова человека – мужчины в шляпе. Он улыбался, шевелил губами, видимо говорил. На всех присутствующих это производило огромное впечатление. И на нас, конечно. Я тогда впервые видел синема.

Видение скоро исчезло. Зал бурно аплодировал Люмверу.

Мост императора Александра III

Кроме двух дворцов, которые должны были остаться навсегда в Париже, как память о выставке 1900 года, построенный также мост через Сену от этих двух дворцов на пляс дез Инвалид. Он был освящён с открытием выставки и назван именем русского императора Александра III, творца франко-русского союза[4], который предопределил не только судьбу Российской Империи, но и всей Европы и мира на долгое время. Было ли это хорошо или плохо для судеб человечества сказать трудно, но что союз этот сыграл крупную динамическую роль в последующих событиях военно-политического характера, что вне всякого сомнения. Я мальчиком 9 лет видел Александра III при его приезде в Николаев на спуск броненосца «Екатерина II». Все последующие события до сего дня протекли на моих глазах, и я сам в них участвовал как военнослужащий.

Моё мнение о политике международного характера – а ла лёнг – это гадание на кофейной гуще. Для чего существуют дипломаты и министры иностранных дел трудно понять. Пожалуй, лучше было бы совсем без них!

Новые виды путей сообщения

В виду обширной территории выставки, на ней было организовано два рода сообщений: маленькие автобусы, прародители нынешних, перевозящих по дорогам и городским улицам Европы, Америки да и всего мира, до полусотни человек сразу со скоростью до сотни километров в час; подвижные тротуары, вид передвижения совершенно новый для того времени, хотя подвижные тротуары, как они были представлены на выставке 1900 года, нигде не привились до сих пор. Суть их в том, что не человек передвигается на телеге по улице, а улица движется под пим. Нынешние конвейеры /движущиеся ковры/ – родственники движущемуся тротуару способ передвижения. Автобусы теперь стали обычным способом передвижения, а подвижные тротуары не привились нигде.

Третьим и совершенно новым способом передвижения по городской территории было метро, т.е. подземная железная дорога. Только среди лета 1900 года была пущена в ход первая во всём мире и в Париже линия Венсен – Майо[5]. Мы прокатились и по ней. Но, видимо, цемент ещё не просох и в туннелях и на вокзалах метро, со стен и потолков капало и даже текло, было сыро, темно и душно.

Инкубаторы

Я впервые на этой выставке видел инкубаторы для вывода цыплят из яиц. В то время для меня это было новостью, хотя за год до этого, работая в морском госпитале в Николаеве, у прозектора доктора Аристова, на керосиновой лампе из двух курочкиных яиц вывел двух цыплят, приспособив для этого камеру для развода бактерий. Но я не довел этот процесс до конца, разбив яйца за несколько дней до срока. Я уверен, что оба препарата в спирту ещё и теперь находятся в музее морского госпиталя. Ввиду такого личного опыта меня очень интересовали инкубаторы, а их было представлено очень много. Впоследствии, живя в Петербурге, я всё время мечтал заняться куроводством.

Сознание, что я тысячами должен был бы резать выведенных мною кур, меня удерживало. Однако, муки сотен и тысяч убиваемых на войне людей, я наблюдал без крайних эмоций. Пойми человека, хотя бы в самом себе!

Нет дороже бесплатного

В одном из павильонов шоколадная фирма Менье[6] демонстрировала как делается шоколад, и тут же раздавали проходящей публике по маленькому кусочку. Возле этого места всегда стояла такая масса народу, что нельзя было протолкнуться. Конечно, не качество шоколада, а его бесплатность привлекала публику. И мы простояли час, чтобы получить шоколадку даром. Стоимость билета для входа на выставку на один час стоила дороже шоколадки. Недаром караимская пословица гласит: «Бедавадан паалысы болмаз», т.е. нет ничего дороже бесплатного.

Светящийся дом

Недалеко от Эйфелевой башни стоял оригинальный павильон, стены которого были сделаны из матового стекла различных радужных цветов. Внутри он освещался электрическими лампами, и ночью дом представлял феерическую картину светящегося здания. Фосфорическое, как бы радужное свечение этого небольшого домика не могло по величине конкурировать с грандиозным радужным водопадом «шато д’о»[7], но имело свою ласкающую взор прелесть… Тогда световые эффекты были новы.

Русский трактир

На выставке был русский ресторан. Помещался он, кажется, в русском павильоне, но цены там были невероятные, не для нас. Обед стоил 10 франков. Мы прочли меню, украшенное боярышней в кокошнике, но зайти не решились. Если этим предполагалось пропагандировать русскую кухню, я думаю, успеха не было.

В брюхе слона

Как Иона попал в брюхо кита[8], так и мы с Надькой добровольно влезли в брюхо гигантского слона, и притом не белого /спиртного неприемлем/.

Слон, ростом с двух-трёх этажный дом стоял скрытый деревьями, недалеко от ноги  Эйфелевой башни. В ножищах этого доброго животного, толщиной каждая с минарет мечети, были дверцы, хорошо маскированные снаружи, куда впускали публику, а в брюхе слона помещался небольшой театр, в котором какая-то полнотелая коричневая дама, по-видимому, креолка, демонстрировала танец живота. Отвисающие её телеса не представляли ничего художественного.

Груди атлетически сложенной дамы, классические для её народа, были каждая величиной с вымя голландской коровы, а живот висел как толстый жирный фартук, вероятно от танцевальных упражнений. Когда живот приходил в движение, все бусы и побрякушки на её шее начинали издавать звуки кастаньет.

В театрике было душно: слон плохо переваривал публику, она спешила к выходу через заднюю ногу слона и толпилась под хвостом, где было устроено большое круглое окно, откуда извергался наружу дурной воздух. Если бы публику спускали из этого круглого окошка, мы вправе были бы о себе подумать: мердз[9].

Выбираясь из тёплого брюха слона, мы позабыли, а было так близко взглянуть, был ли это месье или мадам де-Слон?


[1] Пауль Крюгер (1825 – 1904) – президент Южно-Африканской республики в 1880 – 1900 гг.

[2] Большой и Малый дворцы

[3] Луи Жан Люмьер (1864 – 1948) – изобретатель аппарата синематограф, кинематографист, родоначальник французской киноиндустрии

[4] Военно-политический союз России и Франции, определяющий их внешнюю политику в 1891 – 1917 гг.

[5] Включала 8 станций

[6] Французская шоколадная фабрика, основанная в 1816 году, выпускала плитки шоколада с 1856 г., сейчас собственность фирмы Nestle

[7] Буквально – водяная башня, сейчас на этом месте одноимённая станция метро.

[8] Библейский пророк Иона пробыл во чреве кита три дня и три ночи, взмолился Господу, и Бог освободил его, повелев киту извергнуть Иону на сушу.

[9] Мерд – дословно – дерьмо; в переносном смысле характеризует человека, используется наравне с русским  «чёрт».

Часть V здесь.

Публикуется по изданию «Историко-культурное наследие крымских караимов» (Симферополь, 2016, С. 40-48)

Реклама

В Париже в 1900 году. Воспоминания русского студента. Часть III.

Часть I здесь.

Часть II здесь.

Доктор медицины Я. И. Кефели

III. Эйфелева башня

Первое, к чему мы устремились, это увидеть Эйфелеву башню, которую нам до сих пор не приходилось видеть даже издали.

Мы сели в омнибус и поехали в направлении Марсова поля, где помещались выставка и Эйфелева башня. Хотя к тому времени Эйфелева башня уже не была новостью и во всём мире продавались её изображения в виде домашних игрушек и мелких украшений, но всё же следует сказать, что и тогда гвоздём выставки была Эйфелева башня.

Издали и вблизи

Уже издали мы заметили её вершину на фоне неба. Величие её нас очаровало. Не верилось глазам, что это действительно творение человеческих рук, достигавшее плывущих в небе туч. Теперь это всё кажется обыденным, тогда поражало. Мы направились к выставочному входу и вошли на территорию выставки через какие-то боковые ворота, Всё казалось необычным, красивым и изящным.

Народу было такое множество, что местами трудно было протолкнуться через толпу. Нас тянуло к центру, к подножию Эйфелевой башни. Мы с волнением приближались к ней. Но чем мы ближе подходили, тем её подавляющая высота как-то терялась. Когда мы подошли под своды её ног, то почувствовали себя в большом сарае, и он перестал нас удивлять, Издали же, особенно из-за большого далека, она казалась чудом света и назойливо преследовала своей вершиной, выглядывая как жираф своей маленькой головкой то из-за угла одного дома, то другого, то ласково, то сердито, то в дымке туч или тумана, то в блеске солнца. Как вездесущее око совести людской, она глядела на вас иногда до раздражения.

Пешком на первый этаж

Нас сейчас же потянуло взобраться на неё, испытать ощущение большой высоты, да ещё над самым Парижем. Не помню уже по какой причине, но в тот же день нам не пришлось подняться на её верхушку; мы решили всё же взобраться хотя бы на первый этаж, куда пускали всех желающих, но пешком по сложной лестнице. Я хорошо знал, как трудна эта задача даже при относительно небольшой высоте, ибо мальчиком часто взбирался на минарет мечети морского ведомства в Николаеве, которая стояла невдалеке от нашего дома, на самой высокой точке города. Мулла был хорошо знаком с моим отцом и моим дедом и разрешал нам в те дни, когда не было богослужения для матросов – мусульман. Подниматься было легко, но при спуске по винтовой лестнице, иногда, от напряжения, вдруг схватывала судорога за икры. Приходилось отсиживаться в полутьме минарета на лестнице.

Я предупреждал Кадьку об этой опасности, тем более, что высота первого этажа башни была вдвое, если не больше, чем минарет, но мы не могли удержаться от соблазна и тот час же двинулись в толщу башенной ноги. Сразу же среди массы наших спутников, с улыбками и смехом, как и мы шагавших по железным ступенькам, многие стали отставать и начали встречаться ползущие обратно с озабоченными лицами. Все эти отступавшие со страхом смотрели не столько внутрь на ступеньки, сколько как-то в сторону. Только тогда и мы заметили, что лестница шла между железными балками ажурной башенной ноги, и ото всюду видны были всё Марсово поле и земля под нами с движущимися под ней народом. Это пугало, казалось, что одно неосторожное движение и можно свалиться внутрь. Превозмогая страх, которым нас заражали отступающие, мы всё же пошли вперёд. Чем выше мы ползли, тем людей над нами становилось меньше и меньше и казались лилипутами, одновременно стал исчезать и страх высоты.

На первом этаже

На первом этаже мы увидели целую базарную площадь с рядами лавчонок и развлечений. Идя между лавчонками, мы забывали, что находимся на значительной высоте, но когда смотрели в стороны за перила, или в середину под башню, картина очень интересная: видно было как множество людей осматривают выставку, и как мила и изящна сама выставка, её улица наций и как красивы Сена и Трокадеро[1]. Когда шли назад нас несколько хватала судорога. Мы садились на ступеньки и отдыхали, затем вновь ползли, стараясь отбросить от себя страх высоты и не напрягаться в ногах.

Подъём на лифте

Чтобы подняться на верхний этаж башни в те времена требовались какие-то формальности, о которых мы не знали. Когда подошли к будочке, в которой сидела барышня и выдавала билеты на подъёмную машину, она потребовала от нас какую-то бумажку.

«Француз» Кадька стал ей что-то объяснять и при этом так заразительно смеялся, что обозлившаяся сначала кассирша не выдержала и невольно улыбнулась. Разошедшийся Кадька вытащил тогда из своего кармана русский заграничный паспорт, раскрыл последнюю страницу и тыча пальцем на двуглавый орёл, закатывая голову назад и прыская от душащего его хохота, стал убеждать её: «дипломаты», «дипломаты»! Та махнула рукой и выдала нам два билета и при этом очень дёшево.

Вагон подземной машины сразу нас удивил: он был какой-то кособокий. Это объяснялось тем, что шёл не по вертикали вверх, а по вогнутой кривой линии, каковой явилась сама нога Эйфелевой башни, особенно внизу.

Когда в переполненном вагоне, величиной с трамвайный, мы стали подниматься вверх, это произвело на нас большое впечатление. Тогда впервые в жизни мы увидели подъёмную машину, впервые сами отделившись от земли возносились вверх и под нами оставался кишащий людской муравейник, так хорошо видимый нами через решётчатую ногу Эйфелевой башни. Посетив ещё раз первый этаж, мы пошли выше в вагоне лифта. Чем выше мы поднимались, тем меньшее впечатление производила на нас высота, точнее исчезает или ослабевает страх высоты.

На втором этаже

На втором этаже башни мы видели те же лавочки, что и на первом, но они были меньше. Вид на выставку в Париже стал ещё более широким. Я, житель равнины, впервые в жизни поднимался на высоту, доступную в те времена только птицам небесным. Могли ли мы не удивляться, не восхищаться всем этим? Да к тому же нам было по 23 года!

Выше...

Между вторым и третьим этажами башни был полуэтаж, кажется, там совершали пересадку в вагон меньшего размера. Решетка башенной ноги стала значительно ниже, и нам казалось, что прямо летим вверх на спине большой птицы. Подобное ощущение, я уверен, испытывают люди, летающие на аэропланах. Мы предвосхищали это, если хотите, удовольствие полвека назад. Во всяком случае, на три года раньше братьев Райт. В 1903 году они поднялись на один метр, а мы в 1900 г. сразу на 800 метров. Вот почему я до сих пор храню в своей жизни память моего первого подъёма на Эйфелеву башню. Это была предтеча воздухоплавания.

На вершине

Вершину башни окружал огромный балкон, в середине которого был устроен большой крытый зал, но торговцев и увеселений уже не было. Париж под нами уже казался не городом, а планом Парижа и был виден целиком до окраин. Выставка казалась игрушечной, людишки внизу муравьями почти неподвижными.

Ещё выше…

Кто-то нам сказал, что по винтовой лестнице можно подняться ещё выше на крышу павильона, под самый флаг, но туда не пускают. Пострел Кадька и тут преуспел, кому-то что-то сунул и нас пропустили. Нас повели вверх по винтовой лестнице, и мы взобрались на самую верхушку Эйфелевой башни, под самый флагшток её возглавляющего флага. Флагшток оказался целой толстой мачтой, вокруг которой был устроен круглый балкончик с простыми железными поручнями. На балкончике могло поместиться в кружок человек 6-8. Он был узенький, два человека могли разойтись только теснясь.

Под флагом республики

Когда стоишь на этом балкончике, башни под тобой не видно и такое впечатление будто балкончик этот висит в воздухе или плывёт, а на большой глубине под вами огромный город, ясно видимый до самых краёв. За ним далеко-далеко идут леса и степи. Полная иллюзия полёта. Хотя я никогда не летал на аэроплане, но я уверен, что таким же для аэронавта должен казаться Париж.

Верхушка башни слегка покачивалась, мы это чувствовали явственно, хотя погода была хорошая. Говорят, что осенью, в непогоду это резко чувствуется до неприятности.

Когда, облокотившись локтями на поручни балкончика, я смотрел вниз и вдаль, у меня совсем исчезло впечатление высоты и не было никакого страха. Я высовывал ногу между столбиками решётки и Париж мне казался не городом, а планом Парижа. Казалось, что если бы я сделал шаг, то наступил бы на план и только.

Удивительно как жутко было оторваться от земли и как легко чувствовать себя высоко над ней. Нам более всего понравился этот балкончик. Мы медлили и не хотели уходить. Нас выпроводили. Новые очереди шли за нами: всем хотелось в поднебесье.

Трёхцветный французский флаг Эйфелевой башни снизу казался столь малым, на самом деле очень большой.

Низвергаемся…

Бросив прощальный взгляд на Париж, из высоты небесной, мы забыли о его греховной сущности только тогда, когда катились вниз, стали понимать, что спускаемся с мира горя, печали и слёз: на постройке Эйфелевой башни разбилось насмерть 60 человек. Небо карает Икаров и до сегодняшнего дня.


[1] Дворец, на месте которого впоследствии был сооружен дворец Шайо.

Часть IV.

Публикуется по изданию «Историко-культурное наследие крымских караимов» (Симферополь, 2016, С. 33-40)